©Иоанн Соловьиногорский
Дороже человека – нет ничего
Дороже человека – нет ничего.
Возлюби больше чем себя ближнего своего
и служи ему до последнего часа,
уподобляясь Сестре Милосердия 1500-ипостасной[1].
Человек – парадокс
Человек – парадокс. В космической пылинке заключена полнота божества,
только и успевай распечатывать сердца и уста.
Моль гардеробная, полубог на туалетном престоле
с удвоением человечества в сердечной кресоле.
Где-то между пылинкой и богом.
Превознесен, унижен, оболган.
Прах растворится в водах Ганга и Волги.
Кто-то заплачет. Завоют священные волки.
Волчица и сегодня готова накормить Ромула с Ремом.
А Премудрость смажет ранки младенцу богородичным кремом.
Кто смерти не смотрел в лицо
Кто смерти не смотрел в лицо,
вручную не вращал сансары поскрипывающее колесо,
того не коснулось наивысшее художество:
в скорбях миллионкрат подобрев, обожиться.
Я продвигался черепашьими шагами
от места лобного к причастному поближе.
Я об уделе своём думал с содроганием.
Насквозь потекла поехавшая крыша.
Я ползал в смертном страхе на карачках,
махая обессиленными крыльями.
Прости, такого сдуру напортачил.
Лечу невесть куда шагами семимильными.
Но то ли век такой, то ли в цыганском таборе
гадалка зациклилась на непредсказуемой ладони,
на землю звёзды беспорядочные падали
и превращались в камни драгоценные в короне.
Странница душа
Боже,
бомж я
без статуса и брачного ложа.
Уйду – не поминайте лихом.
Милостью божией беды ни на кого не накликал.
Странница душа. Нигде не находит покоя.
Наблюдает за ней свыше Колесница Софии Пронойи,
миллион очей, одно добрее другого.
Ввек на земле не сыщешь ока такого.
Сплю где попало – в подъезде, на улице.
Торговцы за место для торговли торгуются,
а меня в могилку опустят опухшего в целофане –
и поминай как звали.
Прошелестел мимо, никому не мешая, на цыпочках,
лицо грязью городской выпачкав…
Спецприёмник переполнен. Куда бомжу деться?
У батареи подъездной отогреться бы.
В скорой примоститься под шоферским сиденьем.
Не помереть, набраться терпения.